«Сдай билет»

Друг за другом уходят знаменитые старцы России. В августе 2002 года отошел ко Господу Николай Гурьянов, (93 года), в феврале 2006 года Иоанн (Крестьянкин), (95 лет), в феврале 2017 года Кирилл (Павлов), (97 лет), и вот весной этого года не стало еще одного знаменитого старца, архимандрита Адриана (Кирсанова), (97 лет), последнего великого старца Псково-Печерского монастырея. Памяти этого старца мы публикуем рассказ Нины Павловой, автора книги «ПАСХА КРАСНАЯ».

Царствие Небесное и вечная память рабу Божию архимандриту Адриану!

Вот уже третий день пытаемся попасть на приём к старцу Адриану (Кирсанову), а только очереди к батюшке такие, что не достояться никак. Словом, томимся в очереди и грешим, осуждая тех, кто терзает батюшку по пустякам. Судите сами — вместе с нами все эти дни стоят в очереди местные женщины, которым надо получить у батюшки благословение на сбор ягод в лесу.

— Давно бы сходили в лес и набрали ягод, — усмехается паломница из Москвы. — А то ведь скоро будут благословляться так: «Батюшка, благословите чихнуть!» Но если сборщицы ягод вызывают скорее недоумение, то юной Лидочке из Петербурга достаётся уже по полной программе. Во-первых, Лидия прошла к отцу Адриану без очереди, потому что батюшка так благословил. Во-вторых, ей назначена генеральная исповедь, начиная с семилетнего возраста, а это, как известно, дело долгое. Через окно кельи видно, как Лидочка достала из сумки толстую тетрадь и, капая на бумагу слезами, начала читать. Минут сорок читала. Наконец захлопнула тетрадь, и батюшка уже возложил на её голову епитрахиль, как девушка достала из сумки вторую тетрадь… потом третью, четвёртую. Или уже пятую?

— Мне уезжать надо, а она всё сидит! — нервничает паломница из Владивостока. Наконец Лидия вышла из кельи, но тут же вернулась обратно:

— Ой, батюшка, я же забыла спросить… И батюшка снова о чём-то говорит с исповедницей, называя её ласково Лидочкой.

— «Лидочка», «Лидочка»! — взрывается негодованием красавица Катя.— Без году неделя у батюшки, а уже «Лидочка»! Катя явно ревнует Лидию к батюшке. А история у Кати такая — шесть лет назад она оставила жениха и приехала к старцу, требуя, чтобы он постриг её в монахини. Катя вся в подвигах. Например, этим Великим постом она ела, как кролик, лишь капустные листья, пригласив меня, кстати, присоединиться к ней. Я отказалась, сославшись на немощь.

— Ну, если вы даже такой малости не можете, — надменно сказала мне Катя, — то чего же доброго от вас ждать?

Правда, в отличие от кролика, Катя после этого возненавидела капусту. И тем обиднее то, что батюшка не замечает Катиных подвигов и не благословляет на постриг. Забегая вперёд, скажу, что, когда через десять лет я спросила знакомых, постриг ли батюшка Катю, они ответили:

— Не постриг. Но Катя у нас железная леди: всё равно, мол, своего добьюсь. Впрочем, Катя — не единственная, кто приезжает к старцу добиваться своего. Мнение батюшки таким людям даже неинтересно, ибо старец просто обязан благословить чью-то вздорную идею, выдумку или самообман.

…Лидия наконец уходит от батюшки, и очередь теперь движется быстро. Славный всё-таки народ монахи, и по любви к старцу не тратят его время попусту — зайдут, кратко изложат свои нужды и уходят, благословясь.

— Глядишь, и мы попадём — радуются старушки-паломницы из Москвы. — Нам всего на минутку к Алёшеньке — гостинцы вручить. Он ведь наш, заводской — с автозавода Лихачёва.

Старушки помнят старца ещё молодым, называя его прежним именем — Алёша. И был Алёша таким пригожим, что сохло по нему немало девчат.

— Зазываем Алёшу на танцы,— рассказывают москвички, — а он после работы лишь в церковь ходил. Обиделись мы на него, влюблённые дуры, и решили — раз ему плевать на девчат, то мы ему за это в банку со святой водой наплюём. Забрались к нему в общежитие и наплевали, а после этого все слегли. Температура — сорок, мука мученическая — головы от подушки не поднять. Болеем, мучаемся, а догадались — это нам наказанье за грех. Написали записку Алёше, прощения просим и чтобы он помолился за нас. А по его молитвам мы вмиг исцелились и, самое главное, к Богу пришли. С тех пор от батюшки ни на шаг. Сначала он служил в Троице-Сергиевой лавре, и мы уже семьями ездили к нему. Перед 1 сентября всегда детей привозили. А батюшка помолится о школьниках, благословит ребятишек, и дети, глядишь, с усердием учатся и уважают старших и учителей. Молитвами батюшки мы горя не знали. А потом начались гонения на старца, и партийные власти распорядились удалить его из Лавры в 24 часа.

* * * Но прежде чем рассказать о гонениях на старца, приведу некоторые факты, характеризующие духовную атмосферу тех лет. Недавно скончавшийся протоиерей Валерий из Козельска рассказывал, как нелегко было в те годы поступить в семинарию. Будущего священника тут же начинали таскать в КГБ, обещая показать небо в клеточку, если не откажется от своих намерений. А потом за дело принималась милиция — абитуриента перехватывали на вокзале и задерживали на несколько суток, чтобы на экзамены он опоздал и в семинарию не попал. В общем, тактика у семинаристов была такая — за месяц до экзаменов уезжали из дома и прятались в лесах близ Троице-Сергиевой лавры. В день подачи документов высылали вперёд дозорного и по его знаку: «Путь свободен» быстро бежали к монастырю, чтобы успеть подать документы в приёмную комиссию, пока не задержала милиция. Только после этого можно было чувствовать себя в относительной безопасности, ибо официально гонений на религию в СССР не было. И иностранцев приглашали убедиться — смотрите сами: храмы открыты, студенты учатся в семинарии. После окончания семинарии отца Валерия приглашали на работу в оперный театр, голос у батюшки был дивный. Но он хотел быть священником, а в регистрации на приходе власти отказывали. Три года батюшка оставался безработным. А игумен Пётр (Барабаш), узник Христов, отказавшийся сообщать в КГБ сведения, полученные на исповеди, после лагерей мыл привокзальные туалеты, потому что, по указанию органов, его больше нигде не брали на работу. Словом, что бы ни говорили о священниках, служивших при советской власти и якобы «продавшихся КГБ», это был всё-таки путь исповедничества. В те годы, как рассказал мне однажды архимандрит Адриан, он спал, подложив под голову череп, чтобы приучить себя к мысли о смерти и неизбежности страданий за Христа. И дал Господь Своему исповеднику дары старчества — дар прозорливости, дар помощи болящим и огненную молитву, попаляющую бесов.

В Троице-Сергиевой лавре у отца Адриана было послушание — отчитывать бесноватых. Исцелялись многие, и не только на отчитке. Люди, приговорённые, казалось бы, к пожизненной инвалидности, работали потом воспитательницами в детском саду, врачами в поликлинике и мастерами на производстве. А один партийный деятель после исцеления положил в райкоме партбилет на стол и стал открыто исповедовать Христа. Всё это вызывало негодование уполномоченного по делам религий, и не только у него. Помню, как в Псково-Печерском монастыре один иерарх жаловался на отца Адриана:

— Вот иду я по монастырю, и вокруг тишь, благодать, благолепие. Но стоит выйти из кельи отцу Адриану, как сразу начинается скандал — кто-нибудь тут же завизжит, загавкает и захрюкает. Вы же сами видели это безобразие! А ведь в монастыре иностранцы бывают…

В Троице-Сергиевой лавре иностранцы бывали особенно часто. Их привозили сюда, чтобы убедить — в СССР нет гонений на религию, и правда лишь то, о чём поётся в песне: «Я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек». Иностранцам, в свою очередь, было любопытно посмотреть на этот дикий тёмный народ, который, в отличие от просвещённой Европы, всё ещё верует в Бога и, по слухам, ходит в лаптях. Так вот, однажды в Лавру привезли американскую делегацию довольно высокого ранга, судя по тому, что её сопровождали руководящие лица из ЦК КПСС. Всё шло как обычно. Американцы с любопытством разглядывали монахов, как разглядывают в музее кости мамонтов, — осколок прошлого, старина и уже отжившее свой век музейное православие. Но тут из кельи вышел отец Адриан, исповедник Бога Живого и молитвенник-бесогон. Он просто молча прошёл мимо. Но руководящая американская леди вдруг забесновалась, завизжала, захрюкала и, не зная ни слова по-русски, стала материться площадным матом, выкрикивая при этом: «Поп Адриан, убью! Убить попа!» Скандал был изрядный. И некий руководитель из ЦК КПСС распорядился в гневе: «Убрать Адриана из Лавры в 24 часа, и чтобы духа его здесь не было!» Официально это называлось: отца Адриана перевести в Псково-Печерский монастырь. Батюшка был тогда тяжело болен, но ему даже собраться толком не дали. А за батюшкой до электрички бежал народ, задавая вопросы и умоляя о помощи. Так всегда: старца даже в болезни не оставляют в покое. Однажды, рассказывали москвички, к заболевшему старцу привезли умирающую женщину Нину: рак в четвёртой стадии, неизлечимый, и врачи предрекали скорую смерть. Нина была тогда далека от Церкви, и привело её к старцу отчаяние.

— Умираю я, батюшка, — заплакала она. — Скоро умру!

— Вот и давай готовиться к смерти, Нина,— посоветовал старец. С тех пор прошло, наверно, лет тридцать, а Нина всё готовится к смерти. Говорят, она теперь монахиня в тайном постриге и подвижница во Христе. И тайну продлившейся жизни Нины объясняют разве что слова святых отцов: «Смерть никогда не похитит мужа, стремящегося к совершенству».

* * * …С годами старец стал болеть всё чаще. Вот и сейчас по очереди проносится слух: у батюшки опять поднялась температура, и врач запретил продолжать приём. Очередь волнуется, и волнение усугубляется тем, что снова появляется Лидочка и просит пропустить её к старцу «на секундочку».

— Только через мой труп! — преграждает ей дорогу Катя.— Мы из Сибири к старцу приехали и не можем попасть. А ты? — возмущаются сибиряки. Но Лидочка не унимается и стучит в окно кельи: — Батюшка, родненький, меня не пускают к вам!

— Чего тебе, Лидочка? — выходит на крыльцо отец Адриан.

— Батюшка, я взяла сейчас билет на автобус, а благословения на дорогу у вас не взяла.

— Сдай билет на автобус. Поедешь поездом.

— Нельзя мне поездом, – горячится Лидочка. — Поезд приходит в одиннадцать утра, я на работу опоздаю! Начальница меня живьём съест и…

— Поедешь поездом, — пресекает эту дискуссию батюшка и тут же отходит к местным женщинам, благословляя их на сбор ягод. О сборщицах ягод я расскажу чуть позже, но сначала о Лидочке. Она, действительно, поехала поездом, по-детски доверяя опыту святых отцов, утверждавших: как авва благословил, так и надо поступать. И как хорошо, что есть это доверие, потому что наутро пришло страшное известие: в автобус, на котором собиралась ехать Лидия, врезался пьяный водитель «КамАЗа», и было много крови и жертв.

— Приму лишь тех, кто уезжает завтра, — объявляет с крыльца отец Адриан, приглашая в келью почему-то и меня.

Заходим в келью впятером под шёпот келейника: «Заболел батюшка. Мы из Пскова уже “скорую” вызвали, чтобы госпитализировать его. Не задерживайте батюшку, а?!» Но и без слов келейника видно — батюшке плохо, и благословляющая рука обжигает огнём. Все стараются говорить кратко, и лишь один инок разливается соловьём:

— Ещё святитель Игнатий Брянчанинов писал, что истинных старцев уже не стало и даже в монастырях не владеют Иисусовой молитвой.

— Покороче можно? — шепчет келейник.

— Ну, если вкратце, то ещё святые отцы утверждали: «Не все в монастыре спасаются, и не все в миру погибают». Вот у нас в монастыре не братия, а братва, и отец наместник — дракон.

— Значит, хочешь уйти из монастыря? — спрашивает батюшка. — А знаешь ли, брат, что монах, покинувший свой монастырь, приравнивается к самоубийце и даже лишается христианского погребения?

— Мама болеет, — сникает инок, — и просит разрешения вернуться домой.

— Вот и меня мама о том же просила. И была, брат, такая история…. Впрочем, эту историю я уже знаю от московских знакомых старца. А дело было так. Однажды отец Адриан получил от матери слёзное письмо, где сообщалось: сгорел их дом, живут теперь в землянке. А в землянке в дожди вода по колено, и тяжело заболела мать. Вот и умоляла она сыночка хотя бы на время оставить монастырь, заработать денежку и построить им дом, ибо помощи ждать больше не от кого. Из монастыря отец Адриан тогда не ушёл, но денно и нощно молил святителя Николая Мирликийского помочь его больной матери. Долго ли молил, не знаю, но вдруг приносят ему сумку с деньгами, а в сумке записка с просьбой передать эти деньги матери монаха, у которой сгорел дом. Кто прислал эти деньги — до сих пор неизвестно. Но когда, купив дом, мать отца Адриана стала осматривать его, то обнаружила на чердаке большую икону Николая Чудотворца, и святитель улыбался ей.

— Тяжело тебе, брат, понимаю, — утешает батюшка инока и суёт ему в карман свёрток с деньгами. — Тут мне денежки передали, а ты матери их перешли, чтоб лекарства самые лучшие и питание хорошее. Главное, веруй — не оставит Господь. — Погибаю я, батюшка, — плачет инок. — Хочу спастись, а осуждаю всех.

— А на это вот что скажу… Но договорить им не дают — приехала «скорая». А батюшка всё силится продолжать приём, обращаясь теперь ко мне:

— Прошу, ответь на это письмо. Беру у батюшки нераспечатанное письмо от знаменитой спортсменки-чемпионки, из которого позже узнаю: после травмы позвоночника спортсменку парализовало. Никакое лечение не помогает, но в Бога она верует, крещена ещё во младенчестве, и знакомый священник причащает её на дому.

— Напиши ей, — диктует ответ батюшка,—что она некрещёная. А что крестили её во младенчестве, она ошибается. Теперь многие ошибаются так. А после крещения ей полегчает — и глядишь, на поправку пойдёт.

— Батюшка, но вы же не прочли письмо и даже не распечатали его, — недоумеваю я.

— Разве не прочёл? — удивляется старец и даёт последние наставления. — Без меня ходи к батюшке Иоанну (Крестьянкину). Он духовный, а я кто? Это раньше были великие старцы, а теперь остались одни старички.

Много позже архимандрит Иоанн (Крестьянкин) напишет мне в письме: «Отец Адриан — вот истинный старец, а я лишь душепопечитель». И слово в слово повторит сказанное отцом Адрианом о былых великих старцах и нынешних старичках, имея в виду самого себя. Старцы иногда говорят одинаково, но они очень разные. У архимандрита Иоанна дар слова, и к нему часто ездили в ту пору именитые интеллектуалы, чтобы послушать богомудрые поучения старца. А к батюшке Адриану всё больше лепится тот горемычный народ, где жизнь — скорбь на скорби и одолевают болезни.

— Да что вы ходите за мной толпами? — сокрушается батюшка. — Я же не Пантелеимон Целитель. Господи, покоя нет и помолиться не дают. Покоя батюшке, действительно, нет. Вот и сейчас «скорую» облепил народ. Женщины плачут, жалея батюшку. А отец Адриан раздаёт им в утешение приготовленные в дорогу припасы, вручая пакет фруктов и мне.

— Батюшка, да полно у нас дома фруктов, — отказываюсь я.— Лучше дайте напоследок духовный совет.

—Ты о чём?

— О том, как жить.

— Как жить? — задумывается батюшка. И говорит проникновенно, как говорят о личном:

— А ты живи просто. Смотри, куда ножки Христа идут, и иди за Ним. «Скорая» увозит батюшку в областную больницу, а я вдруг понимаю — ножки Христа ведут на Голгофу. Это тесный путь, но иного нет.

Нина Павлова